Снежинка
Автор: Fire Wing
Фандом: Хантер Эрин «Коты-Воители»
Категория: джен
Рейтинг: PG
Размер: драббл (800 слов)
Герои: ОЖП
Метки: AU, ангст, мистика, рассказ в рассказе, смерть второстепенных персонажей
Саммари: Предварительно прочистив малость пересохшее горло, она начинает рассказ. Привычно сплетая нити повествования, она смотрит куда-то поверх взъерошенных головок, вещая о племени, коты которого умели превращаться в снежинки.
ЧИТАТЬ
*****
— Расскажи нам легенду о Снежном племени! — Птичка сверкает яркими желтыми глазами, худенькое тельце мелко подрагивает после недавнего заплыва, мокрая шерстка подчеркивает выпирающие ребра. Она — самый слабый котенок в выводке, и Камышовка почти не сомневается в том, что та не переживет грядущий сезон Голых Деревьев.
Старейшина вздыхает. Видимо, история о загадочном племени пришлась котятам по вкусу настолько, что им интересно слушать ее и в десятый раз.
Предварительно прочистив малость пересохшее горло, она начинает рассказ. Привычно сплетая нити повествования, она смотрит куда-то поверх взъерошенных головок, вещая о племени, коты которого умели превращаться в снежинки.
О племени, в котором день первого снега был священным. О племени, которое не боялось смерти — ведь после нее коты просто становились снежинками навсегда, снежинками, улетающими на небеса. Оттого-то и был День Первого Снега так важен для них — надо было встретить «гостей с неба», первых снежинок. В этот день коты и сами часто превращались в снежинки, танцевали меж древесных стволов, веселясь.
Каждой весной все снежинки исчезали куда-то. «Вернулись на небо», — говорили старейшины. И не спускались они с небес следующие несколько лун. Но потом становилось им совсем скучно на небесах одним, и вновь начинали падать снежинки, возвращаясь в мир живых в священный День Первого Снега, принося с собой веселье этого дня.
Но потом… потом вместо веселья начали приносить они лишь холод, голод и горе. И болезни. Такие, с которыми не могли справиться самые умелые целители, такие, которые косили котов как ураган травинки.
Рассказчица моргнула, возвращаясь в реальность. Котята сидели, прижавшись друг к дружке и круглыми глазами глядя на нее. Они уже далеко не первый раз слышали эту историю, и все равно каждый раз на этих словах они дрожали от страха за тех неведомых котов, которые существовали лишь в легендах. Позволив себе короткую усмешку, Камышовка продолжила рассказ.
И одной зимой произошло то, к чему все шло. В племя пришла новая болезнь, болезнь настолько опасная, что одним утром лагерь враз опустел. Не осталось живых, только одна кошка, что в то утро охотиться рано ушла.
И вернулась она в лагерь, и увидела, что никого нет, лишь снежинки в бешеном танце крутятся над лесом. И заплакала она, и завыла, и стали ее глаза с тех пор непроницаемо ледяными, словно выплакала она их тогда вместе со всеми эмоциями.
Не было места ей в пустом лагере. Превратилась она в снежинку, отдалась на волю ветра — и полетела куда-то.
И теперь ходит она среди обычных котов, неузнанная. Выдает себя за бродягу и живет среди простых котов до зимы. И в день первого снега бесследно исчезает она, превращаясь в снежинку. Исчезает до весны. А иногда совсем из этих мест исчезает, унесенная зимними ветрами, и не возвращается. Летит искать себе лучшей доли на чужбине — но не находит. Племени, подобного Снежному, не найти. А она все ищет, словно надеется на что-то…
Поэтому, если зимой вдруг увидите мелькающий среди древесных стволов темный силуэт, не пугайтесь, не бойтесь — вреда вам не причинят. Это та кошка, которая ненадолго перестала быть снежинкой. Иногда она делает так, чтобы не забыть — каково это, быть живой. От долгого пребывания снежинкой леденеет душа, а кошка этого боится, страшится не походить на простых котов еще и в этом.
Отличить ее от других котов можно по глазам, непроницаемо-ледяным, не как у всех. Но остерегайтесь смотреть прямо в них. В их глубине содержится вся боль той кошки, которую далеко не каждый может вынести, не сойдя с ума.
— Камышовка, а почему ты так похожа на ту кошку? И глаза у тебя холодные, и шерсть темная, — то, что Птичка самая слабая в выводке, не мешает ей быть самой настырной.
— Ты тут еще рассуждать будешь? — фыркает старейшина. — Скажи спасибо, что историю рассказала, хотя это уже десятый раз! А теперь все вон отсюда, дайте мне поспать.
Котята выметаются из палатки, и слышно, как за ежевичной стенкой они бурно обсуждают услышанное, предлагая зимой пойти в лес и поискать эту кошку. Камышовка знает, что дальше по-детски безрассудных планов их затея не уйдет, а потому спокойно кладет голову на лапы и засыпает.
*****
На лесной поляне стояла старая одинокая кошка, и, глядя куда-то в небо, улыбалась, позволяя ветру играть с ее усами и ерошить шерсть. Переступив на мерзлой, покрытой инеем земле, она вновь замерла, словно дожидаясь чего-то.
Она, Камышовка, была уже стара. Пока она была в облике кошки, время для нее шло, как и для всех, замирая лишь с приходом зимы. Рано или поздно ее постигнет неизбежное — она станет снежинкой навсегда. И будет каждую зиму спускаться с небес вместе со своими многочисленными соплеменниками. А сейчас… сейчас она вновь сделает то, что делает вот уже много-много лет в День Первого Снега.
Упала с неба первая снежинка этого сезона Голых Деревьев, упала — и осталась лежать на пожухлой траве. А налетевший порыв северного ветра подхватил на свою спину и понес куда-то взявшуюся неизвестно откуда еще одну снежинку — не ту, что лежала на траве, ведь той уже не суждено было подняться в воздух.
На поляну, на которой уже никого не было, медленно падал первый снег.
«Лепестки смерти» (Хантер Эрин «Коты-Воители» )
Лепестки смерти
Автор: Fire Wing
Фандом: Хантер Эрин «Коты-Воители»
Категория: джен
Рейтинг: PG
Размер: драббл (925 слов)
Герои: ОМП
Метки: AU, hurt / comfort, ангст, мистика, открытый финал, смерть основных персонажей
Саммари: Цветок, покрытый утренней росой, поблескивает, граненым бриллиантом переливается в лучах восходящего солнца. Его лепестки черны, как ночь, и так же опасны.
Примечания: Осторожно, открытый финал.
ЧИТАТЬ
Цветок, покрытый утренней росой, поблескивает, граненым бриллиантом переливается в лучах восходящего солнца. Его лепестки черны, как ночь, и так же опасны. Рядом — целая россыпь таких, целое поле. И, если приглядеться, то можно заметить, что, кроме цветов, дальше ничего и нет. Только черно-бархатные лепестки и темно-зеленые, почти черные, стебельки.
Впервые этим цветам придали значение разве что целители — ну, подумаешь, цветок и цветок. Почему-то абсолютно черный, непривычного цвета. Но ведь просто цветок же! Да еще и приятно пахнущий.
Настораживало лишь, что всего за одну луну остров Советов зарос ими полностью. А еще через луну цветы перекочевали по поваленному дереву на берега — и начали неудержимо разрастаться по всем территориям, не щадя ни одно племя, безжалостно занимая место любых других цветов и трав.
Их становилось все больше, черный ковер, накрывающий собой лес, было не остановить. И вот тогда коты начали умирать.
Запах черных цветов, такой сладкий, такой манящий, был смертельно опасен. Вначале, пока цветы были еще только на острове, это проявлялось не сразу, а лишь через несколько часов. Потом… потом сами цветы изменились. И умирать коты стали, едва вдохнув отравленный воздух — падая на землю и корчась в попытке вздохнуть.
И не было лекарства от этого приятного запаха.
Белый кот с пронзительными зелеными глазами сидит на безопасном — пока что безопасном — расстоянии от цветов, тоскливо обводя взглядом окрестности. Он очень худ, даже густая шерсть не скрывает торчащие ребра.
Он знает, что бежать некуда — единственный путь отступления перекрыт его «палачами». Он не сможет сидеть здесь вечно. Если он не сделает того, чего от него ждут, его заставят сделать это насильно. «Палачей» новому предводителю тоже не жалко.
А вот ему жалко. До того, как его жизнь перевернулась, они были его близкими друзьями. И он не хочет, чтобы они умерли в муках.
Даже если глаза у них пустые, льдистые. Даже если они его уже не помнят.
Что ж. В таком случае стоит просто дать им то, чего они хотят. Дать свершиться тому, что должно свершиться.
Племена изменились. Бежав от смертельной опасности, они укрылись в горах. К власти, воспользовавшись отчаянной ситуацией, пришел тот, кто не должен был. Законы были переосмыслены — и ужесточены. Теперь за любой проступок полагалась смерть здесь, среди черных цветов. Жизни воителей, котят, старейшин стали разменной монетой.
А что совершил Белогрив, тот кот, что сейчас сидел среди черных цветов?
О, он всего лишь хотел жить. И хотел бежать еще дальше, туда, где оставался живой лес — и где была дичь.
Но инициатива наказуема, так ведь?
Он не знает, что ведет, зовет его к смертельной опасности. Словно в голове непрерывно что-то твердят одни и те же голоса.
Он делает шаг, другой на подкашивающихся от голода и усталости лапах. Теперь он уже в опасной зоне. Если он немедленно убежит как можно дальше, он еще может выжить.
Дымка цветочного запаха колышется над землей, покачиваемая редкими порывами ветра. Она достаточно толстая, примерно по брюхо ему, такому рослому. Это — концентрированный запах, самый опасный. Он-то и вызывает почти мгновенную смерть. Над ней запах слабее, но он тоже смертелен — лишь заставляет мучиться не несколько секунд, а несколько часов.
Голоса в голове становятся все громче, все настойчивее. Он словно бы уже может разобрать, что они повторяют нескончаемое «Услышь, услышь, услышь…».
И, не осознавая, что делает, влекомый этим странным зовом, он решительно набирает воздуха в легкие и, наклонившись, целиком погружается в дымку.
Голоса становятся почти оглушительными. Они зовут, манят к себе, прося стать с ними одним целым…
Воздуха в легких критически не хватает. Он медленно-медленно выдыхает через нос, но это не помогает. Все мышцы мучительно напряжены, когти враз ослабевших лап выпущены — он в прямом смысле слова цепляется за жизнь, пытаясь не дать себе вдохнуть.
Голоса вдруг стихают. И в наступившей гробовой тишине отчетливо слышится котеночий писк:
— Белогрив!
Его глаза расширяются. Вскочить бы — но сил нет. И он вдыхает, пораженный, набирает полную грудь яда, узнав в этом писке голос его сестры Синички, две луны назад казненной здесь же, среди черных цветов.
Перед глазами темнеет — а может, то просто закрывают обзор черные лепестки. В груди будто огонь вспыхивает, прокатываясь по телу, опаляя изнутри, заставляя биться в агонии.
Вдох. Новый, судорожный — словно в надежде, что этот кошмар кончится, и он проснется на своей подстилке в старом лагере, где не будет черных цветов.
Огонь разгорается — кажется, вот-вот тонкий слой кожи и шерсти лопнет, позволяя пламени вырваться наружу. Горло сжимает, да так, что не вдохнешь. Даже не кашлянешь.
— Белогрив! — снова зовет голос.
«Сейчас, — хочет ответить он, — подожди, сестренка. Немного отдышусь — и сразу к тебе».
Только вот озвучить это не получается. Ощущение такое, словно он повис на краю утеса, судорожно цепляясь за край, такой острый, причиняющий такую дикую боль.
Так не проще ли… отпустить?
— Белогри-ив! — нудно уже тянет голос. Кажется, он даже видит его обладательницу — и нестерпимо хочет улыбнуться ей, броситься навстречу, ощутить такой родной запах.
И он улыбается. И бежит к ней, невесомый, по огромному полю черных цветов.
Примечания:
Собственно, произошедшее в конце можно трактовать как угодно — на то и метка «открытый финал». И все же хотелось бы поделиться теми вариантами трактовки, которые пришли мне на ум (хотя, конечно, могут и быть и другие):
1) Это были предсмертные галлюцинации, а загадочный зов цветов Белогриву привиделся с перепугу — или же это были первые признаки того, что он таки нюхнул цветы.
2) Зов цветов опять же ему только привиделся из-за ядовитого запаха, но Синичка звала его прямиком из Звездного племени.
3) Данные инопланетные цветы поглощают души тех, кто умер от их запаха, и как бы концентрируют их энергию. При этом разумы погибших объединяются, но не сливаются. Отсюда и загадочный зов — души неосознанно тянутся к новому источнику энергии.
(Да, вы будете смеяться, но именно последнее объяснение, как бы укуренно оно не звучало, я брала за основу при написании этого драббла)
ЧИТАТЬ
*****
Цветок, покрытый утренней росой, поблескивает, граненым бриллиантом переливается в лучах восходящего солнца. Его лепестки черны, как ночь, и так же опасны. Рядом — целая россыпь таких, целое поле. И, если приглядеться, то можно заметить, что, кроме цветов, дальше ничего и нет. Только черно-бархатные лепестки и темно-зеленые, почти черные, стебельки.
Впервые этим цветам придали значение разве что целители — ну, подумаешь, цветок и цветок. Почему-то абсолютно черный, непривычного цвета. Но ведь просто цветок же! Да еще и приятно пахнущий.
Настораживало лишь, что всего за одну луну остров Советов зарос ими полностью. А еще через луну цветы перекочевали по поваленному дереву на берега — и начали неудержимо разрастаться по всем территориям, не щадя ни одно племя, безжалостно занимая место любых других цветов и трав.
Их становилось все больше, черный ковер, накрывающий собой лес, было не остановить. И вот тогда коты начали умирать.
Запах черных цветов, такой сладкий, такой манящий, был смертельно опасен. Вначале, пока цветы были еще только на острове, это проявлялось не сразу, а лишь через несколько часов. Потом… потом сами цветы изменились. И умирать коты стали, едва вдохнув отравленный воздух — падая на землю и корчась в попытке вздохнуть.
И не было лекарства от этого приятного запаха.
Белый кот с пронзительными зелеными глазами сидит на безопасном — пока что безопасном — расстоянии от цветов, тоскливо обводя взглядом окрестности. Он очень худ, даже густая шерсть не скрывает торчащие ребра.
Он знает, что бежать некуда — единственный путь отступления перекрыт его «палачами». Он не сможет сидеть здесь вечно. Если он не сделает того, чего от него ждут, его заставят сделать это насильно. «Палачей» новому предводителю тоже не жалко.
А вот ему жалко. До того, как его жизнь перевернулась, они были его близкими друзьями. И он не хочет, чтобы они умерли в муках.
Даже если глаза у них пустые, льдистые. Даже если они его уже не помнят.
Что ж. В таком случае стоит просто дать им то, чего они хотят. Дать свершиться тому, что должно свершиться.
Племена изменились. Бежав от смертельной опасности, они укрылись в горах. К власти, воспользовавшись отчаянной ситуацией, пришел тот, кто не должен был. Законы были переосмыслены — и ужесточены. Теперь за любой проступок полагалась смерть здесь, среди черных цветов. Жизни воителей, котят, старейшин стали разменной монетой.
А что совершил Белогрив, тот кот, что сейчас сидел среди черных цветов?
О, он всего лишь хотел жить. И хотел бежать еще дальше, туда, где оставался живой лес — и где была дичь.
Но инициатива наказуема, так ведь?
Он не знает, что ведет, зовет его к смертельной опасности. Словно в голове непрерывно что-то твердят одни и те же голоса.
Он делает шаг, другой на подкашивающихся от голода и усталости лапах. Теперь он уже в опасной зоне. Если он немедленно убежит как можно дальше, он еще может выжить.
Дымка цветочного запаха колышется над землей, покачиваемая редкими порывами ветра. Она достаточно толстая, примерно по брюхо ему, такому рослому. Это — концентрированный запах, самый опасный. Он-то и вызывает почти мгновенную смерть. Над ней запах слабее, но он тоже смертелен — лишь заставляет мучиться не несколько секунд, а несколько часов.
Голоса в голове становятся все громче, все настойчивее. Он словно бы уже может разобрать, что они повторяют нескончаемое «Услышь, услышь, услышь…».
И, не осознавая, что делает, влекомый этим странным зовом, он решительно набирает воздуха в легкие и, наклонившись, целиком погружается в дымку.
Голоса становятся почти оглушительными. Они зовут, манят к себе, прося стать с ними одним целым…
Воздуха в легких критически не хватает. Он медленно-медленно выдыхает через нос, но это не помогает. Все мышцы мучительно напряжены, когти враз ослабевших лап выпущены — он в прямом смысле слова цепляется за жизнь, пытаясь не дать себе вдохнуть.
Голоса вдруг стихают. И в наступившей гробовой тишине отчетливо слышится котеночий писк:
— Белогрив!
Его глаза расширяются. Вскочить бы — но сил нет. И он вдыхает, пораженный, набирает полную грудь яда, узнав в этом писке голос его сестры Синички, две луны назад казненной здесь же, среди черных цветов.
Перед глазами темнеет — а может, то просто закрывают обзор черные лепестки. В груди будто огонь вспыхивает, прокатываясь по телу, опаляя изнутри, заставляя биться в агонии.
Вдох. Новый, судорожный — словно в надежде, что этот кошмар кончится, и он проснется на своей подстилке в старом лагере, где не будет черных цветов.
Огонь разгорается — кажется, вот-вот тонкий слой кожи и шерсти лопнет, позволяя пламени вырваться наружу. Горло сжимает, да так, что не вдохнешь. Даже не кашлянешь.
— Белогрив! — снова зовет голос.
«Сейчас, — хочет ответить он, — подожди, сестренка. Немного отдышусь — и сразу к тебе».
Только вот озвучить это не получается. Ощущение такое, словно он повис на краю утеса, судорожно цепляясь за край, такой острый, причиняющий такую дикую боль.
Так не проще ли… отпустить?
— Белогри-ив! — нудно уже тянет голос. Кажется, он даже видит его обладательницу — и нестерпимо хочет улыбнуться ей, броситься навстречу, ощутить такой родной запах.
И он улыбается. И бежит к ней, невесомый, по огромному полю черных цветов.
Примечания:
Собственно, произошедшее в конце можно трактовать как угодно — на то и метка «открытый финал». И все же хотелось бы поделиться теми вариантами трактовки, которые пришли мне на ум (хотя, конечно, могут и быть и другие):
1) Это были предсмертные галлюцинации, а загадочный зов цветов Белогриву привиделся с перепугу — или же это были первые признаки того, что он таки нюхнул цветы.
2) Зов цветов опять же ему только привиделся из-за ядовитого запаха, но Синичка звала его прямиком из Звездного племени.
3) Данные инопланетные цветы поглощают души тех, кто умер от их запаха, и как бы концентрируют их энергию. При этом разумы погибших объединяются, но не сливаются. Отсюда и загадочный зов — души неосознанно тянутся к новому источнику энергии.
(Да, вы будете смеяться, но именно последнее объяснение, как бы укуренно оно не звучало, я брала за основу при написании этого драббла)
«Под рокот волн» (Хантер Эрин «Коты-Воители», Catwar )
Под рокот волн
Автор: Fire Wing
Фандомы: Хантер Эрин «Коты-Воители», Catwar
Категория: джен
Рейтинг: PG
Размер: драббл (850 слов)
Герои: ОЖП, ОМП
Метки: AU, hurt / comfort, моря / океаны, элементы гета, элементы флаффа, смерть второстепенных персонажей
Саммари: Про Морское племя ходит много легенд. Что из них правда, знают только сами Морские коты.
Примечания: В работе задействован гибрид МП из Catwar'a и моего собственного МП. Присутствуют намеки на реальных персонажей Вара. Некоторые из легенд взяты из Пятой Лотереи ВД.
ЧИТАТЬ
*****
Говорят, что коты Морского племени безжалостны, как шторм, что их сердца выжжены жарким солнцем, высушены ветрами и просолены насквозь. Говорят, что в их глазах сам океан, и оттого они всегда холодны и темны.
Глубинка, двенадцатилунный оруженосец, только смеется, узнавая эти слухи о собственном племени. Она Морская кошка до последней шерстинки, и кому, как не ей, знать, что глаза у ее соплеменников теплые янтарные или карие, и сердца у них чуткие и любящие.
Говорят, что даже в легендах самого Морского племени отражено то, что их далекие предки вышли на сушу из океана, но тот не отпустил их до конца.
И вовсе они не вышли из океана, обстоятельно разъясняет заинтересовавшейся ученице старейшина Шиповник. Напротив, они пришли к нему — и потребовался не один год, чтобы приспособиться к новой жизни.
Говорят, их шкуры тверды, как камень, от пропитавшей их соли, ведь даже новорожденных первым делом окунают в соленую воду, а подросшие котята все свободное время проводят на отмелях под надзором старших.
Глубинка не смеется, но улыбается. Да, в постоянно грязной и просоленной шерсти часто заводятся блохи, но это позволяет чувствовать себя единым целым с океаном — как будто, даже не находясь в воде, она носит на шкуре его частицу.
Говорят, что их челюсти столь сильны, что могут прокусить панцирь любого краба.
Ученица, прыгая на очередного рискнувшего сунуться на берег в отлив краба, с настоящим наслаждением впивается зубами в жесткий панцирь, уже предвкушая трапезу. Живот урчит, а наставник рядом понимающе улыбается — и тоже бросается за крабом.
Говорят, что Сезон Зеленых Листьев у них зовется Сезоном Засухи, ведь в это время пересыхают все ручейки и источники, и котам приходится пить океанскую воду.
Глубинка уже не смеется, ощущая на языке мерзкий вкус соли, которой, как ей кажется, слишком много и от которой только сильнее хочется пить. Лето всегда выдается для Морского племени непростым, ведь если днем невыносимо жарко, то ночью холодает, и полноценную жизнь сухопутная дичь ведет лишь на рассвете и на закате. Теперь кровь полевок и чаек — основной источник влаги для них, а те, кому не достается глотка липнущей к глотке алой жидкости, пьют соленую воду.
Соленая, с привкусом металла кровь животных, соленая вода — Глубинка находит в себе силы рассмеяться. Кажется, она начинает ненавидеть соль в любом виде.
Говорят, что Морские котята очень рано теряют родителей и очень рано забывают слова «мама» и «папа».
Глубинка уже скоро станет воительницей, а воителям не пристало плакать, но в эту ночь она рыдает навзрыд и проклинает океан, забравший у нее отца.
Говорят, что котят, умерших до шести лун, Морское племя хоронит в волнах.
Когда ее мать, Приливная, две луны назад родила второго котенка, все племя ликовало. Но Иглушек, не перенеся осенней сырости, быстро заболел Зеленым Кашлем, целую луну мучился, страдал — и вот отмучился.
Жребий слеп, иначе как объяснить, что хоронить малыша выпадает Глубине, теперь уже молодой воительнице?
Но у нее нет выбора — и, подхватив слишком легкое тельце в зубы, она бросается в волны, надеясь океанской сыростью замаскировать влагу, вдруг покатившуюся по щекам.
Говорят, что Морские коты не тонут, ведь сам океан благоволит им, и они способны выжить в воде в любой шторм.
Если бы у Глубины были силы, она бы рассмеялась в лицо сказавшему это. Но их нет совершенно — последние два или три дня она, загнанная штормом на одинокую скалу посреди океана, не может слезть, не рискует даже шевельнуться лишний раз, чтобы не быть смытой волной. Ей очень хочется пить и есть, она продрогла до костей, а от пронизывающего ветра не спастись. Если она сейчас отдастся на волю волн, они станут ее могилой.
И она не сразу верит своим глазам, принимая все за галлюцинацию, когда на исходе третьего дня шторм начинает утихать, и к злополучной скале подплывает спасательный отряд, который помогает ей, почти не способной двинуться, добраться до берега.
Говорят, что величайшей честью для влюбленного воина считается нырнуть на немыслимую глубину и принести оттуда белоснежную веточку мертвого коралла, хрупкую, как обмерзшие листья.
Да, такая традиция существует, ведь на дне океана можно найти целые россыпи мертвых кораллов, росших там когда-то давно. Глубина надеется, что никто не станет подобным образом рисковать свой жизнью ради какого-то подарка для нее — и оттого удивляется еще сильнее, когда перед ней предстает Светлогрив, весь мокрый и с белоснежной веточкой в зубах.
— Будь моей парой! — выдыхает он, и кошке кажется, что у него в горле что-то булькает — видимо, вода, которой он наглотался, пока нырял.
Говорят, если Морской кот найдет на берегу жемчужину, удача будет всегда сопровождать его.
Найти жемчужину действительно непросто, ведь для этого надо вскрыть сотни раковин, а мало кто из котов горит желанием ломать об них когти и зубы.
Но раковина, на которую по неосторожности наступает Глубина, оказывается неожиданно хрупкой — и крошится под лапой, являя миру свое содержимое.
— Черная жемчужина… — шепчет Светлогрив с нотками благоговения, пока воительница шипит и вылизывает подушечку лапы, после чего одним метким ударом отправляет драгоценность в пенящиеся волны.
— Зачем?! — буквально взвывает кот.
Глубина молчит, не зная, что ответить. Наконец она сбивчиво выдает:
— Ну, она же… черная. Вдруг… неудачу принесет? — и выпаливает апогеем собственной наглости, идущей вразрез с многолунными традициями. — Зачем мне что-то, приносящее удачу, когда я сама решаю, какой будет моя жизнь?
Говорят, что рокот волн — лучшая колыбельная для любого Морского кота.
Смыкая ставшие вдруг невероятно тяжелыми веки, постаревшая Глубина слушает грохот бьющихся о скалы волн — и засыпает, убаюканная.
«Голос тьмы» (Хантер Эрин «Коты-Воители» )
Голос тьмы
Автор: Fire Wing
Фандом: Хантер Эрин «Коты-Воители»
Категория: джен
Рейтинг: PG
Размер: драббл (1125 слов)
Герои: ОЖП, ОМП
Метки: AU, ангст, невзаимные чувства, отрицательный протагонист, элементы гета, смерть основных персонажей
Саммари: – Соловейка! – опасливым шепотом зовет кремово-рыжий котик, подходя к так хорошо знакомым ему кустам. – Ты здесь?
– Ну конечно же, я здесь, – мурлычет воительница, будто бы выныривая из-под куста, а на деле – возникая из тени, оформляясь из сгустка чистой тьмы.
Примечания: Картиночку из Аватар Мейкера, по которой, фактически, фанфик и писался, можно глянуть здесь.
ЧИТАТЬ
*****
— Соловейка! — опасливым шепотом зовет кремово-рыжий котик, подходя к так хорошо знакомым ему кустам. — Ты здесь?
— Ну конечно же, я здесь, — мурлычет воительница, будто бы выныривая из-под куста, а на деле — возникая из тени, оформляясь из сгустка чистой тьмы. Медовой ласки в ее голосе ровно столько, сколько нужно, чтобы привычно очаровать собеседника, совсем недавно еще оруженосца. — Как дела в твоем племени?
Котик, тряхнув забавным белым хохолком на голове, за который он и получил свое имя, обрадованно принимается рассказывать, трещит сорокой. Соловейка внимательно слушает его, щуря голубые глаза, и чуть заметно ухмыляется, вспомнив, до чего же легко было впервые завлечь Хохлатого — тогда еще едва ставшего учеником Хохлатика — не дав ему даже усомниться в добрых намерениях словно из ниоткуда возникшей близ куста воительницы.
Так и тянулись эти шесть лун — примерно раз в неделю ночью они встречались в этом самом месте, и Соловейка, умело изображая искренний интерес, осторожно вытягивала из котика нужную информацию. Тянула она из него и силы, внутреннюю энергию и что-то такое, имени чему не было — хоть она и пряталась в тени куста, иногда необходимо было навести морок, чтобы отсутствие одного глаза и ужасные, сочащиеся сукровицей раны по всему телу не слишком бросались в глаза оруженосцу. Да и постоянное использование Дара требовало немалых усилий.
За эти шесть лун она накопила уже достаточно сил, чтобы не зависеть от тени под кустом, однако просто брать и нападать на лагерь Грозовых было бы верхом глупости. И Соловейка терпеливо ждала, выискивала подходящий момент, не забывая ласковым голосом удерживать подле себя Хохлатика. Она очаровывала его вновь и вновь, не давая зерну сомнений упасть в разум оруженосца, не позволяя ему задуматься о странностях своей старой-новой знакомой.
…А Хохлатый, этот глупый юнец, все болтает, соловьем разливается, выдавая даже то, что обычной кошке никогда бы не сказал. Сегодня он отчего-то раскован даже сильнее обычного — неужели посвящение в воины так сильно на него повлияло?
Нет, вздыхает мысленно Соловейка, виновато не посвящение. Этот мышеголовый влюбился.
Впрочем, это ей совершенно не помешает, когда придет время, оборвать ниточку жизни рыжего котика.
Договорив, Хохлатик своими зелеными глазищами пялится в никуда, не зная, куда деваться. Эта неловкость появилась в их «разговорах» примерно две луны назад — и никакие применения Дара не помогли воительнице избавиться от нее.
— Уже скоро рассвет, — мурчит Соловейка, кивая на светлеющее небо и на всякий случай делая шаг назад, в тень. — Тебе пора.
— Да, ты права. Давай встретимся… завтра ночью!
Кошка удивленно поднимает брови — Хохлатый, будто угадав ее мысли, решает вдруг форсировать события.
— Я приду, — кивает она подчеркнуто плавно, глядя в зеленые глаза напротив, голосом вселяя уверенность, чтобы котик вновь не имел шанса усомниться.
— Хорошо! До завтра! — и воин уносится рыжим вихрем, понимая, что, задержись он, его отсутствие обнаружат.
Когда он исчезает из поля зрения Соловейки, та, потянувшись и обнажив клыки, окончательно скрывается в тени, позволяя той поглотить ее целиком, перенести обратно в Сумрачный Лес.
Изломанные черные деревья обступают кошку со всех сторон, звездное небо сменяется давящей непроглядной тьмой, вместо ночной прохлады легкие заполняет удушливый смрад падали. Но Соловейка даже не морщится — привыкла. Оглядывается и, сверкнув глазами, запрыгивает на покрытую занозистой корой ветку ближайшего дерева, заставив шарахнуться в сторону какую-то тень.
Вонь липнет к серой в черную полоску шерсти, и воительница досадливо проводит языком по передней лапе, затем, вонзив когти в кору для страховки, укладывается, твердо намереваясь продремать до следующей встречи с Хохлатым.
Но спокойно поспать ей не дают — между деревьев возникает пара поблескивающих силуэтов.
Насторожив уши, Соловейка прижимается к ветке. Если Звездные сунулись в этот ад, значит, им что-то очень надо от его обитателей. И, если они вновь возжелали забрать ее Дар, им придется попотеть, чтобы хотя бы найти его обладательницу.
Но в этот раз ей, кажется, везет — усыпанные звездами коты идут мимо, и тени тех, кого уже почти забыли, обступают их со всех сторон.
Хищная усмешка искажает морду Соловейки. Живыми эти двое вряд ли уйдут. Однако сейчас она слишком устала, чтобы принимать участие в травле.
Засыпая, она слышит чей-то боевой визг и крик боли кого-то из Звездных — и вяло думает, что она здесь практически единственная, кто еще не забыт, и завтра ей никто не поможет. Какая досада.
*****
Сегодня Хохлатый взбудоражен еще сильнее. Соловейка с недовольством отмечает, что контролировать его стало сложнее. Впрочем, тратить лишние силы на применение Дара не стоит — серп луны уже спускается к верхушкам деревьев, а напасть на Грозовое племя лучше всего до рассвета.
— Хохлатый, — прерывает она разговорившегося воина, решив немного поиграть напоследок и напуская в голос металла.
— Что? — в его взгляде абсолютная преданность пополам с каким-то даже обожанием.
— Мне… нужно кое-что тебе показать, — и она с чувством на грани облегчения сбрасывает морок, являя миру свою истинную внешность.
И без того немаленькие от природы глаза котика мгновенно становятся раза в два больше, а их обладатель замирает, парализованный ужасом. Лишь через несколько секунд он выталкивает из осипшего горла тихое и полное паники:
— Со… Соловейка?
Его прорезавшийся наконец голос до смешного похож на котячий писк — и воительница позволяет себе рассмеяться, скаля жуткие зубы. Она испытывает настоящий триумф и хочет насладиться каждой секундой чужого недоверчивого ужаса. А отсмеявшись, улыбается, выдыхает насмешливым шепотом, обдавая Хохлатого гнилостной вонью:
— Неужели ты, котик, за столько лун так и не понял, что общаешься с кошкой из Сумрачного Леса? Неужели не нашел странным мой запах? Неужели не задумался о то, что я делаю в самом сердце территории Грозовых котов?
— Нет… — он потерян, раздавлен, он ничего не понимает — а Соловейка упивается его эмоциями, впитывает их. Но, как только в глазах воина проявляется осмысленность, кошка разом перестает скалить зубы в улыбке и выпускает когти. Пора покончить с этим и перейти ко второй части плана.
Ее движение не укрывается от Хохлатого — тот отскакивает, беспомощно дыбя загривок и явно пытаясь броситься наутек. Соловейка в два прыжка оказывается рядом, валит незадачливого кота на землю, тянется зубами к его горлу. Тот, растеряв остатки самообладания, перепуганный, пытается вырваться и верещит — воительница и не думала, что взрослый кот способен издавать такие звуки.
Наконец, словно сообразив, Хохлатый пускает в ход когти, и Соловейка едва подавляет порыв взвыть, когда на ее теле прибавляется ран. Боль резко оформляется в злость, выдох, полный запаха падали, заставляет воина закашляться и на мгновение отвлечься от драки. И этого мгновения Соловейке хватает, чтобы впиться зубами ему в шею.
Страшный предсмертный крик Хохлатого переходит в неприятное бульканье, когда кошка стискивает челюсти, затем и оно затихает. Соловейка поднимается на лапы, с настоящим наслаждением слизывая с губ чужую кровь, вкуса которой ей так долго не хватало — у обитателей Сумрачного Леса не кровь, а мутная вязкая жижа с вездесущим запахом и привкусом гнили, от которой хочется плеваться сильнее, чем от мышиной желчи.
Презрительно фыркнув, Соловейка переступает тело Хохлатого, косит единственным глазом на жуткую рану на его горле — и с чудовищной, неестественной плавностью и скоростью устремляется в сторону лагеря Грозовых котов.
Она не намерена устраивать резню, о нет, она хочет свести счеты лишь с одной конкретной семейкой, к которой, к слову, принадлежал и Хохлатый.
Она ждала слишком долго, чтобы упустить выпавший ей шанс.
«Забытая Осень» (Хантер Эрин «Коты-Воители» )
Забытая Осень
Автор: Fire Wing
Фандом: Хантер Эрин «Коты-Воители»
Категория: джен
Рейтинг: R
Размер: мини (3100 слов)
Герои: ОМП, ОЖП
Метки: AU, ангст, будущее, выживание, вымышленная анатомия, дарк, нелинейное повествование, постапокалиптика, смерть основных персонажей
Саммари: О, дивный новый мир, где ночью воздух норовит выпасть снегом, а днем вскипают металлы. Мир, где полноценной жизни отведено всего несколько минут в день – на закате и на рассвете. Мир, где у всего живого лишь две цели: съесть и не быть съеденным.
ЧИТАТЬ
*****
Шип проснулся рано, еще до рассвета, но шевелиться не спешил, знал, что одно неосторожное движение — и крохи тепла, старательно сберегаемые всю ночь, тут же улетучатся. Холод давил на прочный хитин, узкий длинный лаз эхом доносил крики ночных бегунов — они были бы оглушительными, если бы охотники не имели привычки во сне прикрывать не защищенные хитином от страшной жары и лютого холода уши передней парой лап. Средней же парой лап они прикрывали нос и рот, чтобы вдыхаемый воздух хоть чуть-чуть нагревался или остывал перед тем, как попасть в легкие.
Кот вздохнул чуть глубже, окончательно просыпаясь, осторожно открыл глаза. Мутная со сна слезная жидкость не сразу обрела прозрачность, но, как только охотник смог сфокусировать взгляд, то едва не дернулся от неожиданности. Совсем рядом с ним стояло наистраннейшее существо, хрупкое, покрытое не привычным и понятным хитином, а мягкой даже с виду шерстью — говорят, такая же была у бегунов. Его огромные зеленые глаза светились в темноте, изредка эти два огонька гасли — оно моргало.
Шип хотел рыкнуть, вскочить на лапы, прогнать этого пришельца снаружи, но вовремя вспомнил — нельзя. Глотнешь чистого морозного воздуха — задохнешься, зайдешься в кровавом кашле, с каждым новым вздохом делая себе только хуже. И он остался лежать в той же позе, в которой провел всю ночь, следя за странным существом так пристально, как только мог. Впрочем, оно не делало ничего подозрительного — просто ходило туда-сюда, иногда зачем-то наклонялось к спящим охотникам, и раз от раза выражение его обрамленной усами морды становилось все более отчаянным. А Шип тщательно давил в себе омерзение при виде этого мягкотелого создания, которое наверняка так легко смять, зажать в угол и нанести смертельный укус.
…Начало светать, лаз окрасило оранжевым. Рядом осторожно зашевелились, просыпаясь, остальные охотники. Совсем скоро они все — все, кроме единственной кормящей, что сейчас ютилась в дальнем углу пещеры, пряча котенка под животом — рванутся на пустошь, выискивая юрких землероек и съедая их там же, наверху, стремясь убить, насытиться до того, как от раскаленных солнечных лучей начнут размягчаться скалы. А после охоты они вновь залягут в эту пещеру и задремлют до заката, с наступлением которого опять выбегут наружу на несколько минут, чтобы с приходом ночи вновь уснуть в своем убежище.
Существо развернулось, готовясь уходить, напоследок зачем-то оглянулось, тоскливо посмотрело на охотников и исчезло в лазе — как раз вовремя, потому что Луч, старший среди охотников, открыл глаза и начал подниматься на лапы. Следом вскочил второй кот, после него третий, и вскоре уже все охотники пещеры были готовы к выходу. Шип поспешно выбросил из головы все мысли о пришельце с поверхности, потому что сейчас первостепенной была охота.
И, когда он привычно шагнул на оправляющуюся от очередной смертельно холодной ночи поверхность, время столь же привычно замедлилось для него, как и для всех остальных охотников, серыми мазками разбежавшихся по пустоши, пригнувшись, чтобы не попасть под удары беспощадного ветра.
У всего живого, выбегающего на поверхность с рассветом или закатом, всегда было только две цели: съесть и не быть съеденным.
Шип видел, как стремительно прокалывают потрескавшуюся от холода каменную поверхность бледно-зеленые стебельки, как начинают мелькать между ними темные точки землероек — и вот он уже стоял, держа в зубах первую за этот день добычу. Землеройка была еще жива, но стиснутые на ее жестком хитиновом загривке зубы быстро исправили это — и охотник заглотил добычу, не жуя, после чего почти тут же помчался, почти полетел за новой. Ветер надсадно выл, носясь по камню, но он не мог сдвинуть охотника с места или как-то помешать ему.
Камень под отверделыми подушечками лап начал нагреваться, смертоносные солнечные лучи потянулись от горизонта, и уже успевшая расцвести трава начала сохнуть. Остервенело вгрызаясь в тушку следующей землеройки, Шип ощутил на языке капли драгоценной крови, за один глоток которой многие старики отдали бы жизнь.
Размытые мазки серого хитина охотников потянулись к скрытому в куче валунов лазу, но Шип знал, что это убегают молодые охотники, хитин которых хуже защищает от жары и холода. У него была еще целая минута — а после находиться на пустоши станет смертельно опасно.
Великолепным прыжком настигнув третью землеройку, уже готовившуюся скрыться в трещине, охотник заглотил ее так же, как и двух предыдущих, и тоже помчался было к лазу, но остановился, удивленный и заинтересованный.
В тени одного из особенно крупных валунов лежала гигантская туша, пахнущая остро и ядовито. Шип сморщил нос, но все же подошел поближе, осторожно рассматривая огромное двуногое существо с длинными хвостом и шеей.
Ночной бегун. Один из тех, чьи переливчатые крики каждую ночь раздаются на вымороженной пустоши, один из тех, кто живет всего одну ночь, успевая за эту ночь вырасти, найти пару, спеть с ней любовную серенаду и отложить яйца с твердой жаропрочной скорлупой в укромное место, один из тех, кто неизбежно умирает с рассветом. Редкое существо, покрытое не прочным хитином, а мягкой черной шерстью; Шип аж загляделся на лежащий волосок к волоску мех, невольно сравнивая его с рыжей шерстью недавнего ночного гостя и не находя ничего общего.
Но в бегуне не было ничего омерзительного, хоть его мех и напоминал о пришельце с поверхности. При жизни он наверняка был мощным и красивым, а его пронзительная брачная песня неслась над заледенелой пустошью…
Он резко вернулся в реальность от удушающего жара вокруг, судорожно вздохнул и закашлялся, когда грудь изнутри словно выжег огонь — и с ужасом осознал, что безопасная минута давно прошла. Камень под лапами размягчился, окружающий воздух давно уже начал «плыть», искажая перспективу, а желтый солнечный свет ослеплял. Каждая клетка в организме охотника, казалось, сгорала в сумасшедшем жару, испытывая невероятную боль.
Туша бегуна начала гореть, низкое бледное пламя лишь добавило жара, а ядовито-горький дым, едва коснувшись ноздрей, тут же застрял в глотке омерзительным привкусом. Грудь словно проткнули множеством игл, в легких бешено танцевало пламя, чувствительные мягкие уши, кажется, высохли и отвалились — вот почему он их не чувствовал. Лапы увязали в убийственно горячем мягком камне, слезная жидкость шипела, испаряясь.
Шип инстинктивно дернулся в сторону лаза — но, оглохший, ослепший в этом чудовищном пекле, он еле сдвинулся с места, ткнулся пару раз туда-сюда слепым котенком и понял, что его ошибка, его непростительное выпадение из реальности было роковым. И, надеясь хотя бы не предотвратить, а хотя бы отсрочить конец, он лег прямо на исходящий жаром камень, привычно закрыл передней парой лап уши — точнее, их жалкие отсыхающие остатки, буквально взорвавшиеся болью от этого движения, — средней парой накрыл нос, туго обтянутый стремительно ссыхающейся кожей. Зажмурил глаза, свернулся клубком и, не в силах больше сдерживать отчаянный агонизирующий крик, завопил, разрывая напрочь что-то в горле.
А потом невыносимые жар и боль обрушились на него с новой силой, прочный хитин пошел трещинами. Кот выгнулся, захрипел отчаянно — кричать он уже не мог — дернулся в сторону с непонятной ему самому силой, случайно убрав лапы с носа…
Последним его ощущением было что-то такое вязкое в легких, что ни вдохнуть, ни выдохнуть шанса уже не было.
*****
Колючка последние луны просыпается с трудом. Сердце гулко бухает в ушах, собственное дыхание кажется неимоверно загнанным, от знакомо пахнущей рыжей шерстки рядом, кажется, пышет жаром, как и от всего вокруг.
Осеннелапка, тоже еще полусонная, переворачивается на другой бок, будто пытаясь спрятаться от вездесущей жары. Впрочем, здесь, в палатке, еще не так жарко — а вот снаружи, на солнцепеке, просто неимоверно тяжело. Поэтому коты всех племен теперь ведут в основном ночной образ жизни, днем прячась везде, где только можно.
Колючке уже полтора года, скоро посвящение в воины, и он — из тех, кто помнит времена, не наполненные чудовищной жарой, времена, когда растения еще были зелеными, времена, когда все четыре племени не молились Звездам о том, чтобы единственная оставшаяся река не пересохла.
Осеннелапка рядом с ним ворочается вновь, глубоко вздыхает, просыпаясь окончательно. Ее обещали посвятить в воины в ближайшее время, ведь она сдала охотничье испытание — что в условиях почти полного отсутствия дичи было настоящим подвигом.
Рыжая кошка фокусирует взгляд на чем-то за спиной Колючки, и тот медленно поворачивает кружащуюся от жары, голода и жажды голову в сторону входа. Там стоит Яркозвезд, тоже измученный, отощавший, задыхающийся, валящийся с лап от усталости. Он пытается что-то сказать, но из пересушенного горла не сразу начинает выходить звук, а когда это, наконец, происходит, предводитель хрипло-надтреснутым тоном выдает предельно короткое:
— Осеннелапка, идем. Посвящение.
Ученица медленно поднимается на дрожащие от слабости лапы, следом тянется и Колючка. Он рад бы остаться в душной жаре палатки, но что-то забытое тянет его туда, наружу, в невероятный жар, не разгоняемый никаким ветерком.
Он с тоской отмечает, как исхудала его приятельница, в каком состоянии ее некогда мягкая рыжая шерсть. Им всем сейчас приходится нелегко, но именно Осеннелапку он видит чаще остальных — и, вспомнив, какой она была полгода назад, котик ужасается произошедшей перемене.
Снаружи совершенно нечем дышать, раскаленный воздух струится у самой земли, причудливо искажая происходящее, закатное небо пылает во всю мощь слишком яркого, слишком горячего солнца. Яркозвезд не идет на Скалу, с которой обычно говорил и на которой проводил посвящения — Колючке кажется, что предводитель сам не уверен, что сможет залезть на нее — он останавливается посреди поляны и хрипло кричит, сзывая племя.
Грозовые коты подтягиваются медленно и неохотно, никому не хочется выходить под прямые солнечные лучи, которые сейчас, на закате, освещают все, и от них толком не спрятаться.
Но вот все измученное, смотрящее жалобно и сердито племя собирается на затененном пятачке земли за Скалой, и Яркозвезд начинает.
— Осеннелапка! Ты уже взрослая, прошла путь оруженосца и научилась всему, что надо, так готова ли ты стать воином? Обещаешь ли ты быть верной своему племени, обещаешь ли ты никогда не предавать его?
Колючка, часто и тяжело дыша, отмечает, что Яркозвезд переврал почти все слова посвящения — он явно разрывается между желанием не сотрясать лишний раз и так горячий воздух и желанием провести церемонию как положено. Все-таки Осеннелапка — первый оруженосец, которого обучали в условиях этой невероятной жары.
— Обещаю… — голос рыжей ученицы похож на воронье карканье, она стоит на лапах нетвердо, готовая вот-вот упасть. Ее дыхание становится загнанным, а взгляд уходит в никуда, словно бы она ослепла.
— Тогда я волей Звездных предков даю тебе новое имя — Забытая Осень. Носи его с гордостью! — последние слова Яркозвезд произносит почти так, как надо, но Колючка не обращает на это внимания, очень и очень удивленный выбором имени — ему чудится в нем страшный намек.
— Забытая Осень! — все же первым вопит он во всю силу пересохшего горла, следом подтягивается остальное племя.
— Забытая Осень! — подхватывает кто-то из задних рядов так же хрипло, как и он сам только что. — Забытая Осень!
А рыжая теперь-уже-воительница вдруг шатается, неспособная дальше стоять, и падает, содрогаясь всем телом в слабых судорогах. Колючка кидается к ней, следом за ним из толпы выбирается Маколап, целитель племени, и оба кота практически одновременно склоняются над Забытой Осенью.
Рыжая кошка жива, дышит — но ее все еще ломают, корежат судороги, она суматошно хватает пастью горячий воздух, а от мягкой шерсти исходит жар, несравнимый с теплом тела здорового кота.
— Ты можешь ей помочь? — надрывно спрашивает Колючка — и видит, как в глазах Маколапа расцветает странное чувство, похожее на отчаяние, но им не являющееся.
— Нет… — едва слышно говорит он, будто пытаясь скрыть это от племени — племени, впрочем, нет никакого дела до них, и оно разбредается по палаткам. — У меня нет целебных трав. Вообще.
Колючка делает такой резкий вздох, что со стороны наверняка похоже на всхлип, и утыкается носом в шерстку Забытой Осени.
— Ты не можешь просто оставить ее умирать! — отчаянно вскрикивает он. — Не можешь!
— Я могу ее убить, чтобы не мучилась. Тебе это надо? — сощурившись, шипит целитель. Оруженосец непроизвольно замолкает, расширившимися глазами глядя на Маколапа. Он знает, что жара меняет их всех — но подобного цинизма от целителя он ожидал в последнюю очередь.
— Нет… — еле шепчет он. Глубоко в груди медленно разрастается тяжелый скользкий ком тоски и скорби — и Колючка знает, что скоро этот комок вырастет до огромных размеров.
А дыхание Забытой Осени становится все тише и медленней с каждой минутой.
*****
Шип просыпался медленно; будь рядом Луч, он бы закатил нерадивому подчиненному оплеуху. Перед закрытыми глазами мелькали странные видения — некогда зеленый, а теперь иссыхающий на жаре лес, прочерк рыжей шерсти упавшей практически замертво кошки — и сменялись другими, более понятными. Ночные игры бегунов, носящихся по пустоши наперегонки с ветром, полеты странных крылатых существ, что высвобождались из вскипающих на жаре металлических озер днем и возвращались в них вечером…
Но вот ему словно действительно дали оплеуху — он вскочил на лапы и осмотрелся, втянул привычно бедный кислородом воздух, затряс головой, не понимая.
Заветный лаз был совсем рядом, и его привычно освещали закатные лучи. Да, надвигалась ночь, а это означало, что каким-то чудом он смог пережить невероятную дневную жару.
Но сейчас было не время рассуждать, и он помчался к остальным охотникам, серый хитин которых знакомо мелькал среди расцветшей вновь травы.
Но что-то было не так. Нет, тело привычно и послушно отзывалось на команды мозга, а все органы чувств почти мгновенно отыскали добычу, но…
Что именно «не так», Шип выяснил почти тут же. Набросившись на землеройку, он привычно склонился над ней, готовясь укусить добычу за слабо защищенную шею, как делал уже множество раз — но вдруг обнаружил, что у него в лапах ничего нет.
Времени на сомнения и догадки не было, и охотник, глухо рыкнув, помчался за следующей землеройкой бок о бок с сородичем. Странно было, что тот не сворачивал — охотиться вдвоем на одну землеройку было нелогично, неправильно и не нужно.
Но вот они оба прыгнули на дичь, и именно второй охотник смог поймать ее и умертвить. Шип же с хриплым воплем непонимания пролетел сквозь него и растянулся на увядающей траве, не понимая, что происходит и как реагировать.
А солнце уже садилось, и становилось все холоднее. На траве выпал редкий иней. Охотник, не делая попыток подняться, лежал и смотрел на эти совершенные в своей красоте замерзшие капельки воды. Какая-то мысль мучительно скреблась в его мозгу, пытаясь пробить себе путь на поверхность сознания, но пока что это у нее не получалось.
— Эй, ты! — позвали его откуда-то сбоку, и кот мгновенно оказался на лапах. Он удивился, что его вообще позвали — ведь охотники говорили мало, а многие и вовсе уже забыли кошачий язык.
Рядом стояло то самое существо, которое он видел ночью. Шип не сразу осознал этот факт, но еще больше он удивился, что теперь не считает его отвратительным и непонятным — странные сны, которые он видел днем, что-то поменяли в его мировоззрении.
— Чего тебе? — огрызнулся он, ощериваясь. — Отвяжись, мне в пещеру пора.
Ему действительно было пора. Солнце скрылось за горизонтом, и теперь стремительно холодало. Ветер усилился, норовя снести с лап, и охотник присел, прижался к земле, чтобы этого не произошло.
— Ничего с тобой не случится на открытом воздухе, — досадливо прошипело существо. — Ты умер потому что.
Повисла оглушительная тишина, такая, что Шип отчетливо расслышал клич детеныша бегуна, донесшийся откуда-то из-за горизонта. Мысль, которая все это время царапалась в голове, обрадованно расправила крылья и теперь порхала в гулкой пустоте черепа: «Я мертв».
— А остальные? — тупо спросил он, все еще не осознавая, не желая осознавать неизбежное.
— Остальные вполне себе живы, — бросило существо, разворачиваясь. — А тебе надо идти со мной.
— Куда? — не понял кот.
— Как же бесит! — в голосе ночного пришельца снова появились шипящие нотки. — Год от года вы все тупее! Другие могли умереть, но не я! С другими может случиться все, что угодно, но не со мной, нет! В Звездное племя тебе надо идти, олух! — сменил он тему так внезапно, что Шип удивленно заморгал.
— Что такое Звездное племя? — охотник все же поднялся на лапы и осторожно последовал за существом.
Существо невнятно прорычало что-то, скребнуло когтями по ледяному камню.
— Я Забытая Осень, — представилось оно, не оборачиваясь. — А ты…
— Шип, — он догнал свою новую знакомую — как он раньше не заметил, что это самка?! — и пошел рядом. Отчего-то вспомнился странный сон, и мелькнула мысль об одинаковости имен той рыжей кошки и его новой знакомой.
Кошки… нет, этого не могло быть. Кошкой эта пушистая неженка, которая не прожила бы на пустоши и нескольких минут, называться не могла. Котами могли считаться лишь они, выбегающие на поверхность на несколько минут каждый день, чтобы поохотиться и протянуть еще полсуток до следующей охоты.
— Так что такое Звездное племя? — повторил он свой вопрос.
— Место, куда после смерти попадают все коты, — мрачно отозвалась Осень. — Место, в которое вы уже не верите. И поэтому кому-то, то бишь мне, приходится каждого умершего лично брать за шкирку и тащить туда, ведь сами дорогу вы не найдете!
— Уже не верим? — Шип нахмурился. Пейзаж вокруг не менялся — все так же тянулась заледенелая пустошь, все так же мелькали вдали стройные силуэты ночных бегунов.
— С тех пор, как началась Жара, племена стремились лишь выжить. Тут уж не до веры было. А мне не повезло сдохнуть в самом начале Жары и стать этаким промежуточным звеном между Звездными котами и вами всеми. Забытая Осень, как саркастично, Яркозвезд не подкачал, — проворчала кошка. — Меня все забыли, но я живу, пусть даже не так, как вы — вот парадокс, верно?
Она оскалила красивые острые зубы в беззвучном не то смехе, не то плаче, затем вновь посмотрела на охотника:
— Не удивляйся, что я так много болтаю. Просто ты — один из самых адекватных за последние несколько лет.
Но Шип уже не слушал ее, в недоумении глядя вокруг. Повеяло теплым ветерком, и картинка резко изменилась: теперь они пробирались через заросли самых настоящих кустов, а под лапами были многочисленные опавшие листья. Между кустов иногда мелькали гибкие тела котов, напоминавших Осень, их шерсть блестела, усыпанная звездами. А откуда-то неслось щебетание, какого охотник никогда не слышал от ночных бегунов.
Он не сразу понял, что остановился, очарованный и завороженный, и вернулся в реальность только тогда, когда Забытая Осень обвила хвостом его шею и потянула дальше.
— Но мы же пришли, разве нет? — растерянно произнес он, глядя, как исчезает среди ветвей очередной Звездный предок.
— Почти, — неуловимо помрачнела Осень. — Осталось еще немного.
Несколько минут молчаливой ходьбы — и все переменилось вновь. Навалилась удушающая тьма, лапы начали тонуть в вязком черном тумане. Искореженные силуэты деревьев выныривали из этой неестественной темноты лишь тогда, когда до них оставалась пара шагов, после чего пропадали.
— Что это за место? — длинный тонкий хвост Шипа нервно задергался из стороны в сторону, кот по-настоящему испугался. Там, в жизни, все было просто и понятно, опасность представляли голод, холод ночи, жара дня и некоторые крупные хищники. Здесь же неведомая опасность подглядывала из переплетения черных ветвей и мерзко хихикала, наблюдая, как слабеет от страха очередная жертва.
— Сумрачный Лес, — скривилась Забытая Осень, делая шаг назад. — И ты проведешь здесь всего лишь…. Вечность.
— Что?! — в голову не вовремя хлынули не свои, чужие воспоминания, страшилки, которыми кормящие — королевы! — пугали крошечных котят. — Но я же ведь… хороший!
— Прости, — вздохнула кошка, разворачиваясь и готовясь уходить. — Не я выбирала, куда тебя вести.
Шип хотел закричать, хотел догнать Осень, остановить ее, уговорить отвести его туда, где всегда тепло и где шелестят листья на ветру — но черный туман взметнулся вверх, забился в рот и нос, заставив закашляться и попятиться, лапы увязли в непонятной темной жиже, и кот издал вопль, полный боли, страха и отчаяния.
…Когда из черной чащи донесся жалобно-панический вскрик, Осень даже не обернулась. Как всегда, глухо болело что-то в груди — возможно, сердце — а в уголках глаз собиралась непрошеная влага.
В такие моменты она по-настоящему ненавидела Звездное племя и их холодно-расчетливое «Им здесь не место, они слишком… другие». В такие моменты она по-настоящему ненавидела Жару, сотворившую с племенами такое. В такие моменты она по-настоящему ненавидела свою должность проводника.
«Затерянный в шторме» (Хантер Эрин «Коты-Воители», Рувольти: эксперимент ценой жизни )
Затерянный в шторме
Автор: Fire Wing
Фандомы: Хантер Эрин «Коты-Воители», Рувольти: эксперимент ценой жизни
Категория: джен
Рейтинг: PG
Размер: драббл (550 слов)
Герои: ОМП
Метки: AU, ангст, атмосферная зарисовка, временные превращения, крылатые, моря / океаны
Саммари: Сложно жить, когда внутри тебя заперт дикий зверь. Ему, зверю этому, тесно, тошно в привычном окружении, его манят отзвуки шторма – и именно поэтому Цикута вновь и вновь ходит на берег во время зимних бурь.
Примечания: В работе используется гибрид Морского племени с Catwar'a и моего собственного Морского племени.
ЧИТАТЬ
*****
Сложно жить, когда внутри тебя заперт дикий зверь. Сложно, потому что он воет, скребет свою клетку изнутри, отчаянно силясь вырваться. Ему, зверю этому, тесно, тошно в привычном окружении, его манят отзвуки шторма — и именно поэтому Цикута снова и снова ходит на берег во время зимних бурь.
Соплеменники молчат и тихо принимают эту его странность. «Они бы не смотрели на меня как на умалишенного, — горько смеется однажды Цикута, — если бы знали, что со мной происходит каждый раз в шторм».
Верно, они не считали бы его немножко чокнутым. Они считали бы его монстром, опасностью.
А ему в этот хмурый влажный день остается только снова идти на проклятые скалы и выпустить зверя наружу, пока он в исступлении не сломал прутья клетки.
Соплеменники молча глядят ему в спину, когда он уходит в сторону прибрежных скал. Они привыкли к его странности. Он к ней тоже привык. Почти. Он привык ко всему, кроме боли, которая вихрем сметает сознание каждый раз, когда он оказывается на привычном месте.
Так происходит и в этот день. Едва нырнув в знакомую пещерку в скале над бушующим в ярости океаном, воитель падает на влажный камень, стискивая зубы. Боль обрушивается приливной волной, жутко хрустит и трещит изменяющийся скелет, рвется кожа под челюстью, не способная удержать под собой жабры, укорачиваются длинные острые когти, твердеет и утолщается шея. Мех со всего тела осыпается на пол пещерки, пока на конце хвоста диковинным цветком распускаются тугие элероны. Апофеозом превращения, как и всегда, становятся крылья; два утолщения вдоль спины вдруг прорывают кожу, вставая торчком, за ними появляются еще несколько. Но не успевает засохнуть и побуреть кровь, как то, что со стороны кажется плавниками, обзаводится перепонкой, только усиливающей сходство.
И — будто не он считанные минуты назад корчился в чем-то, близком к агонии, — выпущенный на волю зверь поднимается на лапы, потягивается всем телом. Они поменялись местами, и запертому в уголке сознания Цикуте остается только наблюдать, молясь Звездам о том, чтобы зверю, как и раньше, хватило нескольких часов свободы посреди бури.
А зверь, оглядев привычную, знакомую и ему тоже пещеру, довольно скалится, окрашивая элероны зеленью радости, и, распахнув крылья, кидается прочь из убежища. Он летит прямо в эпицентр шторма, вода для него — второй дом, и он с размаху врезается в волну, радуясь знакомому покалыванию в жабрах, радуясь боли в вывернутых ударом крыльях, радуясь буйству стихии.
И, стоит ему пулей вылететь из воды, на лету стряхивая с сильных крыльев соленые капли, как над океаном разносится оглушительный рев.
…Вышедшие на охоту Морские воины тревожно переглядываются, когда из влажной океанской дали доносится громкий звук, похожий на крик.
— Опять громолн летает, — обеспокоенно говорит кто-то из них. — Значит, к сильному шторму.
А далеко-далеко, в самом сердце бури, зверь носится в полном влаги воздухе, ликуя. Он оставил в стороне свою разумность и, как всегда, доверился инстинктам. Пусть даже он затерялся в шторме, ему это не страшно.
Ведь он стал штормом.
*****
…И он будет так кружиться в буре еще несколько часов, наслаждаясь свободой, будет носиться то над водой, то под водой до тех пор, пока океан не начнет успокаиваться. Только тогда он вернется на знакомые скалы, спрячется где-нибудь и с неохотой вернет Цикуте тело и разум, а сам затаится до следующего раза. До следующего шторма.
Примечания:
Карточку от автора РЭЦЖ на громолна как вид можно глянуть здесь.
«Без кислорода» (Хантер Эрин «Коты-Воители» )
Без кислорода
Автор: Fire Wing
Фандом: Хантер Эрин «Коты-Воители»
Категория: джен
Рейтинг: PG
Размер: драббл (450 слов)
Герои: ОМП
Метки: AU, hurt / comfort, акростих, ангст, стихийные бедствия, несчастные случаи, подразумеваемая смерть персонажа
Саммари: Кромешная тьма сжимает, задавливает в своих объятиях. Удушает.
Примечания: Первоначально это была акростиховая зарисовка для движа на Фанфикусе, но теперь это уже акропроза какая-то...
ЧИТАТЬ
*****
Кромешная тьма сжимает, задавливает в своих объятиях, морозно касается кончиков усов, пробирается под густую шерсть горного кота и липкими щупальцами обвивает шею, заставляя хрипеть в бессильной панике.
Отблеск света, мелькнувший было по ледяной корке, покрывшей снег, давно погас, исчез, растворился.
Наверное, ему померещилось. Что же — он уже сходит с ума?
Частое, судорожное дыхание нарушает гробовую тишину. Воздух вокруг душный, спертый. Сил копать не осталось. Выдохи оседают на снег и стены все новыми и новыми ледяными крупинками.
«Ах, только бы выбраться, только бы прокопаться!» — думал Громозвезд какие-то полчаса назад, с порожденной отчаянием силой впиваясь когтями в неподатливый плотный снег, неимоверное количество которого отделило его от внешнего мира, от жизни. Он бы все отдал ради свободы — которой, впрочем, не мог получить.
Если бы только он тогда не бросился в эту проклятую пещеру, решив, что на открытом пространстве пытаться убежать от лавины бесполезно…
Темно вокруг, так темно, что он не видит собственных лап. Он мечтает уже не столько о свободе, сколько о хоть единственном лучике света, означающем, что он не похоронен заживо, что есть что-то за пределами этого бесконечного снега.
Секунды бегут мимо него, и Громозвезд не может сказать, сколько времени он уже под лавиной. Уходят последние силы, подгибаются лапы, и он опускается на холодный камень, открывая рот в инстинктивной, тщетной попытке отдышаться.
Ясно уже, что ему не выжить. Это он может сказать точно. Да и становящийся все более тяжелым и словно бы вязким воздух недвусмысленно намекает на это.
Как же это все-таки больно — умирать. И еще больнее от осознания, что ему придется умереть девять раз подряд. Потеря жизни сделает свое дело, устранит то в нем, что привело к смерти — но и только; а ведь настоящая причина смерти кроется в липко-удушающем воздухе вокруг.
И в груди, и в горле — словно песок, царапающий до крови, песок, пахнущий затхлостью и смертью. И хуже всего то, что этот песок не выплюнешь, не выкашляешь. Не раздышишься.
Судорожные, ненужные движения сотрясают агонизирующее кошачье тело. Разум уже отказался бороться — тело еще пытается.
Легкий отблеск света вновь мелькает по заледенелой стене, чудом не пропав в отчаянном мельтешении мутного взгляда.
Опять показалось? Но очень уж знакомы серьезные глаза и белый мех давнего друга. Только запаха нет — или, быть может, его перебила уже пропитавшая Громозвезда насквозь затхлость.
Радостью прошивает все тело — или же это боль? Его нашли? Его спасут?
«Облачный!» — ни на что, кроме невнятных мыслей, не дошедших до языка, сил нет. Но сердце, и без того стучащее из последних сил, все равно сбивается с ритма при виде запутавшихся в белой шерсти воина крохотных звездочек. Облачный — его лучший друг, тот, на чью помощь предводитель надеялся до последнего, мертв.
Дыхание обрывается в первый раз из девяти от напитанных болью слов белого воина: «Пусть твоя смерть будет быстрой и легкой, Громозвезд. Это все, что я могу тебе пожелать».