Прикладная термодинамика
Автор: Fire Wing
Фандом: Игра Бога
Категория: джен
Рейтинг: PG
Размер: драббл (1545 слов)
Герои: Люциус, Лололошка
Метки: AU, магический реализм, отклонения от канона, повседневность, полубоги, фэнтези
Саммари: Непостоянная, изменчивая Даливарика с первых минут пребывания в ней раздражает Люциуса, словно привязавшийся Странник Края, которого иначе, чем применением силы, не отогнать. Раздражает просто потому, что она и близко не стояла рядом с его спокойным, статичным Адом. Потому, что в ней так много непонятного, начиная с мироустройства и заканчивая поведением отдельно взятых смертных.
Примечания: События фика происходят ориентировочно между тридцать девятой и сорок третьей сериями (до возвращения Воланда).
Идея, послужившая основой для АУшки: адское происхождение делает Люциуса менее чувствительным к температурам в целом, но в сторону минусовых температур это работает только до определенного предела. А в Даливарике отнюдь не вечное лето.
P.S. И, по традиции — простите, оно само!)
читать дальше*****
Непостоянная, изменчивая Даливарика с первых минут пребывания в ней раздражает Люциуса, словно привязавшийся Странник Края, которого иначе, чем применением силы, не отогнать. Раздражает просто потому, что она и близко не стояла рядом с его спокойным, статичным Адом. Потому, что в ней так много непонятного, начиная с мироустройства и заканчивая поведением отдельно взятых смертных.
С течением времени, конечно, Люциус осваивается со сменой дня и ночи, привыкает к непредсказуемой погоде, способной полностью перемениться за считанные минуты — и к первой встрече с Воландом уже твердо уверен, что этот мир вряд ли сможет еще хоть раз его удивить.
(Первый же дождь доказывает обратное — и лишь усиливает нелюбовь Люциуса к воде).
Время и события идут своим чередом, Воланд вновь пропадает — а с природой вокруг творится что-то непонятное, и Люциус невольно замечает эти изменения каждый раз, когда выбирается из замка за едой для Айко.
День за днем растения жухнут и увядают, а листва на деревьях, прежде чем начать опадать, приобретает желтый, оранжевый и иногда даже красный оттенок.
(Одно такое дерево с будто бы объятой огнем кроной и узкими резными листьями определенно не напоминает ему о багровых лесах в родной Преисподней).
Люциус сначала списывает все на очередную аномалию, возникшую из-за болезни Древа, и даже оставляет себе мысленную пометку спросить о ней у смертного… но потом в одной из книг вычитывает о так называемой осени, что по всем признакам схожа с происходящим вокруг.
…Пытаясь разобраться в последовательности времен года, он закономерно задается вопросом — насколько же скучно было богу, создававшему этот мир, раз он так запарился?
(А еще Люциус никак не может взять в толк, что такое этот снег, обычно выпадающий в конце осени).
* * *
Осень странно влияет и на Айко тоже — она отказывается от еды, становится вялой и старается держаться поближе к горелкам с всполохами. Люциус несколько дней пытается разобраться, в чем дело, но, отчаявшись, по ментальной связи сдергивает к себе смертного.
(Айко же не умирает, да?)
…Лололошка какое-то время смотрит на свернувшуюся кольцами змею, а потом выносит вердикт, не меняясь в лице:
— Тут даже Бастиан не нужен. Она просто скоро впадет в спячку.
Люциус ступорится и только моргает, переводя взгляд с него на неподвижную Айко и обратно.
Бастиан все-таки оказывается нужен — смертный не может объяснить даже смысл того, что сам только что произнес.
(А старикан вместо того, чтобы просто рассказать главное, увлекается и устраивает целую лекцию о змеях — впрочем, небезынтересную).
* * *
Люциус не признается в этом даже сам себе, но без Воланда и без Айко, заснувшей в специально обустроенном и защищенном заклинаниями месте возле одной из горелок, замок кажется до нелепого… пустым.
Как и в первые недели пребывания здесь, его верными спутниками становятся книги. А еще — смертный, по традиции забегающий к нему каждые несколько дней.
…По крыше замка гулко стучит дождь, меж каменных стен гуляет пахнущий сыростью ветер. Лололошка, старательно делающий вид, что это не он оставил на полу множество грязных следов, передергивает плечами и усмехается самыми уголками губ:
— Ну и холодрыга тут. Ты, главное, за компанию со своей змейкой в спячку не впади.
Люциус поднимает взгляд от очередного фолианта и привычно огрызается
— Я полубог Ада, забыл? Я не чувствую температуру.
Пламя в его руке бросает отсветы на пожелтевшие книжные страницы, причудливо изгибается от сквозняка, будто кивает.
Лололошка молчит, но на его лице, даже частично скрытом очками, ясно читается скептицизм.
* * *
Проходят еще две недели, и мир за пределами замка окончательно приходит в запустение. Деревья нелепо топорщат голые ветви, на берегах речки по утрам нарастает странная корочка, обычно исчезающая к полудню.
Примерно тогда же Люциус осознает, что с ним что-то не так. Понять бы еще, что именно.
(Плохо гнущиеся пальцы и немеющие кончики ушей вообще сложно игнорировать. Еще сложнее не обращать внимание на дрожь, неизменно приходящую следом).
Нечто подобное он ощущал только в Тюрьме Времени, — а еще возле дома Бастиана, но там он никогда надолго не задерживался. И это сходство ему совсем не нравится.
От собственной магии становится легче. Если раньше он сотворял маленькие огоньки в основном для того, чтобы читать в ночном полумраке библиотеки, — свечи в люстре сгорали слишком быстро, — то теперь даже днем нередко держит один такой в ладонях, хоть это и истощает немногие его оставшиеся силы.
(Он ослаб настолько, что все чаще сталкивается с ограниченностью собственного резерва маны).
Лололошка с новостями о Воланде и просьбой научить его еще чему-нибудь в окружающей серости кажется одним сплошным ярким пятном.
Встраивая новое заклинание в магическую структуру браслета, Люциус почти радуется, чувствуя, как руки вновь начинают его слушаться. Почти — потому что Лололошка вновь смотрит с подозрением, и показывать при нем слабость полубог совершенно не желает.
* * *
С наступлением очередного утра вид снаружи полностью меняется. Солнце спрятано за облаками, но укрывшая все вокруг белая пелена — такая же, как в горах, — даже так выглядит невозможно чистой и яркой.
Вблизи «пелена» — снег? — оказывается мягкой и рыхлой, с легкостью рассыпающейся на отдельные комочки, что в руках Люциуса и без помощи магии обращаются в воду.
Пальцы снова теряют чувствительность.
Желания еще раз прикасаться к снегу нет ни малейшего, и он ретируется обратно в библиотеку.
* * *
К вечеру того же дня странное оцепенение, сменяющее неуемную дрожь, с рук перекидывается на другие участки тела. Люциус наворачивает круги по замку, разминая мышцы движением, и в какой-то момент, сам того не заметив, оказывается у горелки с заточенным внутри всполохом. Он протягивает ладонь, машинально, не задумываясь подпитывая свой изрядно уменьшившийся запас магии… и искренне, неподдельно, до шокированной неподвижности изумляется тому, что чувствует идущее от металла тепло.
(Это каким же идиотом нужно быть, чтобы столько времени не понимать собственных ощущений?)
Оцепенение в кистях рук постепенно переходит в противную мелкую дрожь.
Он треклятый огненный полубог, и он, как распоследний смертный, промерз до самого нутра. Сказать кому — в лучшем случае не поверят, а в худшем помрут со смеху.
Всполох громыхает в своей клети, недовольный, что из него тянут силы, однако быстро затихает под тяжелым взглядом Люциуса.
(Отец смог отнять большую часть его сил, но давящую адскую ауру, составляющую саму его суть — нет).
* * *
Ночью ударяет самый настоящий мороз, к которому Люциус оказывается абсолютно не готов.
Усталость и подспудное раздражение от нескончаемой ходьбы туда-сюда накатывают еще около полуночи; он возвращается все к той же горелке, сползает по витым прутьям на пол. Родное, живое, невозможно восхитительное тепло ощущается даже через одежду — и тем сильнее контраст с ползущим от каменных стен холодом.
Начинает клонить в сон. (Люциус знает уже, что это такое — нерациональная уязвимость смертных, однако, необходимая им. И с недавних пор необходимая ему). Он не противится этому желанию, лишь наколдовывает и оставляет висеть парочку огоньков да прикрывает глаза, обхватив себя руками за плечи и поджав ноги — так теплее.
* * *
…Вернувшись в сознание несколькими часами позже, он чувствует себя ничуть не менее вымотанным — а может, и более. Огоньки затухли, силы на нуле, даже всполох светится гораздо тусклее обычного.
Люциус пробует двинуться — и давится обжигающим воздухом, когда у него это не получается. Тело, как будто застывшее, обратившееся камнем, не слушается разума — и виной этому не наговор, не заклинание, это никак не связано с магией…
Луна в бледном ореоле облаков ехидно смотрит в окно замка единственным глазом, словно смеется над беспомощным полубогом.
Пар от собственного дыхания щекочет лицо и оседает на ресницах прозрачными кристалликами.
* * *
— Эй, ты вообще живой? — он еле-еле разлепляет веки и сам себе не верит, когда видит в серых предутренних сумерках человека. Узнавание чуть запаздывает; нежданный гость закутан в меховую одежду по самые глаза, — очень встревоженные глаза, — но поднятые на макушку очки в голубой оправе — те же, знакомые.
На язык просится язвительно-колкий ответ, но не получается даже шевельнуть губами; Люциус только и может, что моргнуть. Лололошке оказывается достаточно и этого — в два шага оказавшись рядом, он бесцеремонно хватает полубога за запястье, и мир перед глазами последнего размывает телепортацией.
* * *
— При такой холодине никакой снег не поможет, все озимые посевы померзнут, — сокрушается себе под нос Лололошка, наворачивая круги между рядами бесчисленных деревянных сундуков и поочередно вороша содержимое каждого из них. Люциус, блаженно жмурясь, наблюдает за ним от печки, сгибает и разгибает пальцы — в их кончиках не то от тепла, не то от силы, накапливающейся по крупицам, чувствуется приятный звон.
Опустив массивную крышку очередного сундука, смертный с пучком сушеной травы в руках оглядывается на него; на его лице мелькает сложная смесь эмоций, которую Люциусу откровенно лень разбирать на составляющие.
— Руки не болят? — странным тоном уточняет Лололошка и, получив в ответ недоумевающий взгляд и отрицательное покачивание головой, криво усмехается: — Повезло тебе. Человек после такого долго мучался бы от боли, если вовсе не остался бы без рук…
Он прерывается на полуслове и ненадолго «зависает», уставившись в одну точку — как нередко делает это, на-гора выдав необычную информацию. Словно сам до крайности удивляется тому, что знает.
* * *
Лололошка, не слушая полусонного Люциуса, возражающего больше по привычке, с коротким «Пей» впихивает ему в руки самодельную кружку из обожженной глины, курящуюся паром. Полубог машинально втягивает носом смесь запахов; отвар, приготовленный на скорую руку и вообще без рецепта, просто из того, что нашлось в закромах, почему-то пахнет летом.
Кружка пустеет довольно быстро. От тепла, пришедшего на смену почти угасшему внутреннему огню, Люциуса размаривает окончательно. Узнанное из книг слово благодарности почему-то вновь кажется уместным и подходящим… Но смухлевать с бумажкой, как в прошлый раз, нет возможности, и он бубнит, отводя взгляд в сторону:
— Спа… спасибо.
Ушам становится горячо. Люциус украдкой косится на смертного, сидящего на кровати в обнимку с енотом — тот улыбается так широко, словно в происходящем кроется подвох. Люциус поспешно добавляет, стараясь, чтобы голос звучал грозно:
— Но только попробуй рассказать кому-нибудь об этом… обо всем!
Даже темные стекла очков не могут скрыть то, как Лололошка закатывает глаза.
@темы: мои фики, Лолофандом